В джентльменский набор Горация на этот день - well, не только на этот; скажем, на такие дни, - входит черный плащ с острыми полами, как опущенные крылья летучей мыши, крайне неприятный надменно-подозрительный взгляд, закатывание глаз до белков (какой кошмар), ещё ненависть.
Ненависть ко всему, что шевелится не так, не так, как ему видится, чувствуется, перебирается плечами.
Плечи широкие, но худые, руки жилистые, обтянутые этим самым плащом, правая ладонь чиркает будто по чьей-то ватерлинии, когда Мельхиора несёт по коридору. Полы плаща тоже выводят вдоль ног, почти параллельно полу - чирк-чирк - так быстро он несётся.
Взбеленённый, ощетинившийся; Гора, скорее, бросает, подбрасывает вперед, и он, крякнув на новенькую секретуточку, порывающуюся что-то сказать, влетает к нему в коридор.

- Нет, - тычет он в нее узкой ладонью с красиво вытянутым указательным, - нет. Нет. Нет, изволь. Нет, ни за что. Нет, молчи. Мне - читай по губам - совершенно неинтересно.
И летит дальше.
Она хватает бумажки и несётся следом. Тук-тук. Чирк-чирк.

Боженьки, он сейчас тронется, как лёд на Чёрном озере. Хвала всеотцам, сейчас она от него отсанет, её снесёт мощным порывом воздуха, его неодобрением, злостью, суческой ненавистью к сегодняшнему дню и бестолковым идиотам, она умрёт от разрыва чего-нибудь в её маленькой голове, её не станет. Нужно крепко зажмуриться.
Гораций может. Он может даже на пружинистом бегу провести ладонью по узкому лицу и, смахнув кудряшки назад, помигать и поднять подбородок. Ничего этого не существует. Есть он, и ещё он.
Но чуда не происходит.
Хуже: она открывает ротик и принимается говорить ему, что там клиент через ололо минут, а вы, а я, а он, а мы.

- А-а-а! - за виски, за виски схватиться и в следующий момент палочка из-за спины достаётся совершенно без усилий, как будто фокус с печально известным концом.
Когда Горация достают сверх меры /читай - не понимают его душевного состояния полнейшего крайнего сумасбродного отчаяния, почему все вокруг ещё не умерли от своей нерасторопности, тупости и лени/, Гораций скалится так некрасиво, притягательно и мерзко, становятся хорошо видны резцы и отсутствующий за резцом слева зуб, который только подчёркивает оскал. - А-а, - уже картинно и чётко, красиво округляя гласные проговаривает Гораций. - Нет, ну я, по-моему, ясно дал понять...

Она дёргается, как от ожога, но это не ожог. На запястьях видны лучики, побежавшие от укола сразу трёх маленьких булавок. - Я же очень ясно дал понять, милая дорогая девочка, что нет, мне неинтересно, и никаких бумажек - я не в настроении брать в руки перо.
С этими словами он распахивает двустворчатую дверь, глубоко вдыхает, чуть дёрнув головой, прикрывает глаза и захлопывает створки, заведя руки за спину.
- Сайлас, у меня заявление.
Он ещё даже не видит его пока, слишком притягательно солнце, бьющее сквозь неплотную тюль высоко стрельчатого окна. Здесь было бы красиво, если бы не было так непривычно
пусто
беззвучно
размеренно
если бы не Сайлас, Гор подобрал бы губы и серьёзно сощурил бы глаза, пробуя пустоту на вкус, и отказался бы её есть. Ему странно чувствовать мир вне магии, как любому очень влюблённому в неё и дышащему ею.
Но если и есть кто-то, кем можно дышать вне магии, то вот
напротив белого окна.

Гораций разворачивает кресло садится, отбросив плащ и только тогда смотрит.
- Моё заявление складно и легко запоминается, - он знает, что в такие моменты выглядит старше, чем есть на самом деле, но он злится, Гораций злится, и бесится даже, и ему плевать, только подбородок ещё чуть выше, не сбиваясь с мысли, когда смотришь на него и остро стараешься не сбиться с мысли, - все твои миражисты - редкой степени дегенераты, с которыми у меня нет и не может быть ничего общего.

Гораций Мельхиор отдаёт отчёт своим словам. Он называет эту шайку-лейку миражистами и морщит всякий раз нос, однако, ходит и ходит, и ходит к ним, и слушает, орёт, ругается, боже мой, матом, кричит до посиневших губ, что все эти люди - это не люди, а сборище безмозглых зигот, не развившихся в человека. И ходит, потому что есть у Горация кое-что общее с идеологами массовой революции мозга - вот этот человек, вылепленный из алебастра и мрамора, Сайлас, мать его внеземная женщина, Суоллоу.

- Это самый... кхм, - он стремится подобрать подходящее слово, а посему ставит правый локоть на подлокотник и плавным жестом выворачивает кисть, пытаясь, как видимо, перебрать все доступные слова прямо в воздухе, - м-м, дуболомный план, который твои дровосеки могли составить из трёх мыслей, нечаянно забредших им в головы. Я выступаю резко против, - он плечиком так делает "раз", что становится понятно даже дебилу - он. резко. против.
- Ненавижу, - высоким голосом въедливо смакуя слово, добавляет он, хитро сощурясь, - я бы им всем... Сай, это кощунство даже для твоих мальчиков-витражников. Ты согласен? - он поднимает бровь, как умеет только Гораций, и ведёт дальше, - вас упразднят и разделят на ноль. Итак. Когда начинаете?..

Отредактировано whore (2019-04-09 22:53:30)

Они снова сыграют в эту прекрасную игру, где Гораций ораторствует яростно и звеняще, плюясь репликами, мол, ничего у вас не выйдет, а Сайлас будет оппонировать этой улыбкой, которая совершенное зло.
Гор останется при своём, упорно презирая революцию по причине её расхлябанности и попустительства, втягиваясь в неё всё сильнее, как отличный наблюдатель, как бесспорно хороший критик; Сайлас - при своём, делая дело, вынося Горация на дух, его же этим и удивляя.

Гораций привык к тому, что он раздражает людей, что его терпят, иногда принимают, чаще отвечают прямо на прямые реплики, как будто Гор вызывает их на дуэль; в прошлом увлекался дуэльным клубом, был большим знатоком того, как нужно послать без палочки, а теперь вот пригодилось. Он им: побрали бы вас черти, ах вы ж потворные образины, совершенно не умеете жить и работать, а они ему: ну ты, сучья морда, сам бы посмотрел на себя, откуда только берётся наглость советовать.

Гораций смотрит на себя. Думает: хорош. Вторая мысль: в этой рубашке на литсходку я не пойду, она меня старит. Третья: вот именно с таким лицом завтра я и буду читать.
Наглость советовать берётся из необъятной уверенности, что Гор знает, о чём говорит. Справедливости ради, Гор знает, о чём говорит. Слава магии, у него пока ещё всё в порядке с головой, посему Гор прекрасно хмурится, складывает руки на груди и говорит да мы сыграем в эту игру, в которой я приношу тебе рациональные зёрна, но ты слушаешь своих ласточек, а меня - чуть.
Гораций вряд ли обижается, у Горация нет привычки бросать обидку каждый раз, когда на него смотрят этими глазами и улыбаются этой улыбкой. Как уже говорилось выше, Мельхиор привык, что его едва выносят, и он с этим ужился и сосуществует прекрасно; из этой позиции удобно смотреть на людей беспристрастно и оценивать их трезво.
А тут случился Силл, который возьми да и вынеси его, вынеси ему всю подачу, снеси голову; не сносить тебе, Мельхиор, головы, сколько не мигай малахитовыми глазами, щурясь на свет, на жизнь и на самого себя.
Странно и ново, и до сих пор непривычно, и Гор уже знает, что с этим делать и как его чувствовать, только ярости от того, что им не хватает чуточки усердия и капельки мозгов сделать всё правильно, довести до конца, не становится меньше.

Сам Мельхиор, конечно же, улучшать ничего не будет. Влиять не будет, советовать - нет. Ему слишком нет, ему куда лучше взъерепениться, принести всего такого себя Сайласу в кресло, покачать ногой в дорогом ботинке, выразить своё неодобрение миражистам.
Мальчикам, в головах у которых ветер.
Все непринятые - ой, мама дорогая, да конечно. То, что настоящих изгоев в партии можно сосчитать на пальцах одной руки, так же верно, как и утверждение, что остальные несчастные собрались подле Сайласа а) потому что это Сайлас, это блядские глаза и улыбка, ради которой всё, до свидания (и поэтому Гораций справедливо возмущается! поэтому тоже!) б) нужно успеть побыть пиздострадательно прекрасными в своём идеальном мире из сахарной ваты и свистопчёл.
Гораций только фыркает, презрительно поджимая губы и покачивая худой ногой. К сожалению, мир состоит из крови, пота и говна, и если даже он, отродье прекрасной семьи с деньгами в кармане, это усвоил, а они нет, то, ребятшки, у меня для вас плохие новости.

- Жду с огромным нетерпением, - звенит он, невроз, острый взгляд и пытливый ум под оболочкой вспыльчивого любителя распинать чужие запястья, - я что, по-твоему, похож на одного из твоих сосунков? И потом, в воскресенье у меня встреча.
Он не уточняет, какая. У него всегда какая-нибудь встреча. Не потому, что он не хотел бы, но он и ласточки в одном помещении при выполнении Ужасно Важного Задания - план, и без того провальный, накроется мандатом. Сайлас это знает так же хорошо, как и он сам, поэтому оба сходятся на данности бытия: Сайлас побудет там, а Гораций станет обретаться в кругах кругов, дёргаться поминутно, поправлять шарф, курить манерно, если ему дадут что-нибудь поинтереснее простой сигареты, курить так, будто он министр магиии и у него есть своя нефтяная вышка, прятать за стёклами очков владельца крупнейшего журнала свое недовольство, страх за этих долбоёбов, злость от того, что никто
ничего
не слушает.

- Ты знаешь как минимум две вещи, - растирая себе виски, говорит Гор остро, но без пыла, - я прав - раз. Два - по причине вашего исключительного долбоебизма, который ты можешь одобрять, сколько тебе вздумается, я буду психовать вдвое больше, потому что, побери тебя смеркут, я буду переживать.
Гор поправляет плащ, который издает в пику Сайласу своё шелестящее мягкое "фе", какое-то время изучает свою левую руку, после чего картинно смотрит на партнёра, внимательно его разглядывая (это часть игры).
Сука.
Сайлас задает очень правильные вопросы.
- Да уж извольте, - холодно отзывается Гораций, дергая верхней губой и приподнимая веки я же заслужил, - уволить свою новую девочку, которая стала причиной моей фантастической мигрени, и сделать так, чтобы эта мигрень прошла как можно быстрее.
Сайлас знает методы. Один из них как раз заключается в том, чтобы кто-нибудь стоял, а кто-нибудь - сидел. Мельхиор может встать, а, в целом, ему не важна роль. Он смотрит на Сайласа, качает головой: предводитель краснокожих - мой лучший бледнолицый принц.
Какая ирония, позвольте.

Отредактировано whore (2019-04-10 02:57:48)

- Если бы это было так, - остро вздёргивает брови Гораций вполоборота исподлобья, - вы были бы на первой полосе с сияющим заголовком "они победили", мой драгоценный. Не на третьей, и даже не на четвёртой, если читать завтрашний выпуск, - это тоже своего рода булавка, и Гору ничуть не стыдно; он выпрямляется, манерным рывком правя манжеты и воротник, выдыхая.
- Впрочем, с таким планом вы быстро вернёте себе народные лавры первостатейных идиотов, это верно.

Всё ещё звучит, как холодный злобный лай. Злость выходит из него плотными сгустками, прорвалась сквозь бледную кожу и теперь стекает в благодатную почву; Гораций знает, что ему грозит неодобрение и, возможно, чуть более жёсткий секс, однако, он знает и то, что Сайлас слышал подобное много раз. Как и то, что Сайлас знает, какого размера его "не в восторге от миражистов". Как и то, что "нам было хорошо и без этих ребяток" закончилось ровно тогда, когда Гор понял, насколько Сайлас действительно в них втрескался. Насколько себя на них вырезал. Насколько большим снежным комом это стало, и с какой скоростью несётся.
Что Гораций ревнует, знают они оба. Ревнует ли? О, да, чёрт возьми, взахлёб, но будучи из породы людей, которые признают ревность только к стоящим соперникам, Гор этим признаёт эстражистов как равных, из-за этого раздражается невыносимо, из-за этого веселит Сайласа и, возможно, капельку - самого себя. Чёртов дурак - ну не смешно ли?
Что Гораций понимает, не нужно далеко ходить; он сколько угодно может носить себя на взводе, но всё, чем не на шутку увлекается Суоллоу, принимается им на рассмотрение всерьёз, и, за некоторым исключением, переносится в раздел "одобрено". С этой дурацкой группировкой Э он всё сдаётся, что не получается, а на деле - уже давно, иначе бы Гор не спонсировал их, даже ради прихоти Сайласа не стал бы, иначе бы он так не возмущался, так не прожёвывал, иначе бы он просто сносил всё в мусорное ведро без любых угрызений совести.

Но нет, нет, не в этом случае.

Поэтому Горацию многое прощается, поэтому Гораций допускается к ним, поэтому он всё ещё с ними - ладно, пускай не среди них, но с ними, сбоку, пол-лица на картине, половина - за рамой. Единственный видимый зрителю глаз ожесточённо хмурится.
Так он это проживает, когда материал сырой, когда всё это дело пахнет жареным, когда в эпицентре всего этого дела находятся два метра самых прекрасных ног и такие глаза, в которые Гораций смотрит совершенно прямо; ему нечего стыдиться факта: эстражисты разобщены, и поэтому мелькают в сводках куда реже. И поэтому у кого-то из них - Гор пока не знает, кого, но при радости узнавания всенепременно взорвёт ему одну почку с нерушимым аргументом про оставшуюся - у кого-то их них родился чудовищный в своей тупости план выйти на свет божий под крики вуаля именно сейчас.

- Всё так, - неожиданно легко соглашается Гор с изумлением и яростью ощущая, что чем меньше в нём яда, тем сильнее расплата в виде головной боли, - м-м-м, поэтому благодаря твоему прекрасному и совершенно логичному складу ума, вы не полезете на рожон, а станете действовать ловчее. Не так ли?
Скажи да - и мы с этим покончим. Скажи да, даже если Гор будет знать, что это ложь.
Но он не скажет. Потому что знает: если скажет, Гораций самую чуточку, самую малость взорвётся снова - ёбаный в рот, да за кого ты держишь меня?.. Прихвостня твоего? Калеку, молью в мозг траченого?
Но Сайлас не скажет "да". Просто улыбнётся - так спокойно, что хочется взвыть, а потом улечься злостью на дне, илом всколыхнуть; в конце концов, злость его не психична, она не припадочна, она красива, она оправдана и ею можно взрезать глотки. Это полезная злость.
Её в наше время чересчур мало.
Гораций смотрит на его вселенское спокойствие, на этот кабинет - и да ну его к чёрту, выдыхает совсем. Мирится с висками, со всем остальным - нет, но выдыхает.
Ломит до зубов и ниже. Возможно, ночью Гор спустит босые ступни с кровати, поставит их рядом на холодный пол, сцепит артистичные руки в замок за головой и постарается не завыть от прихода - сны бывают нынче разные, но уже давно не были "такими". В частности, это добавляет ему паранойи. В частности, этим объяснимы булавки и клыки из-под верхней губы. В частности, Гор хотел бы постараться изо всех сил откровенно поебать все эти знаки, ибо это слишком рафинированное клише, и, конечно же, его кривая ухмылка вовсе не из-за снов, он просто таков есть.
Это не история про мальчика с бэкграундом в виде анамнеза со списком больных родственников, у которых что-то не то. Гораций вырос в себя самостоятельно, а потом вдруг на тридцатом году жизни осознал, что его шестьдесят два килограмма жил, ресниц, заточенных ногтей и серёг в правом ухе ревнуют к остальному миру высокого брюнета, покрутил пальцем у виска, сложил руки на груди - хорошо, когда начинаем?..

С тех пор, спрашивает так у Сайласа каждый раз. Поорёт, понеодобрительствует, потом заложит палочку за ухо - когда начинаем, только в курсе дела держи как своего личного редактора. Газетчики плохо терпят... ой, да что угодно. Ожидание - хуже всего. Сай и так это знает. Когда начинаем - хороший вопрос, но на этот раз - несмешной.
Поэтому ему так больно.
Физически.
- Тебе не придётся объяснять булавки человеку под обливиэйтом, - почти урча в ответ на свою боль, закрывая глаза и ведя плавно головой от плеча к плечу, в кресле усаживается Гораций, зная, что Сай подойдёт сзади, всё ещё не давая своё согласие на такую итеракцию после всего невзятого во внимание, - она глупа. Я читаю это в её глазах и мне страшно, с ирреальной силой жутко от того, что подобное существо обретается подле тебя; давай найдём тебе умного мальчика. Расторопного. Не замеченного в связях с какими-либо организациями - любыми. Возможно, такого, кто не сдал в своей жизни ни единого членского взноса. Вообще подачек не давал. Защитникам гоблинов или как их... сука, я тебе запрещаю, - он разговаривает с головой, как будто шепчет ей "позвоночный столб", как в одной магловской постановке, на которую угораздило попасть. Голова отказывается сотрудничать, - я буду даже готов ему простить, что он мальчик, только если будет выполнять всё, что ты скажешь. Я скажу. Прекрати.

В это  раз - уже Саю. Пьёт воду - горячую, она кажется ему горячей, но, недолго думая, прикладывает стакан ко лбу и в совокупности с обжигающе холодными пальцами - его пальцами - приходит к выводу, что это прекрасно.
Даже почти успокаивается. Появляется желание ничего не делать - ждать, пока уляжется боль, взбешённость, снова боль и поверху ляжет чуткая суолловская ладонь, прижмёт оставшееся к земле, придавит прессом, не отпустит.
Гораций поворачивается по движению руки, ловит её на щеку, потом на крылья носа, провожает до плеча, языком цепляет большой палец. Щерится, прикрывая глаза - ему не лучше, но ощущения встают на такой пик, когда даже зудит где-то за глазами не больно, а за болью, приятно.
- Твой красавчик, - повести плечами в такт его неслышной музыке, - его наркотики и котики делают из него прореху вместо чёрного ящика, каким он, по сути, должен являться. Не смог удержаться, чтобы не просветить меня ровно настолько, чтобы я улетел в дражайшие ебеня.
Сарказм в голосе звенит по струне: Гор не любит этих помощничков, но было бы странно, если бы да. Да?

- Я не хочу.
Зачем?
Можно нет?
- Скажи, чтобы она всё отменила. Я не хочу, чтобы к тебе кто-то приходил.
Он так не думает.
Но Горацию обязательно сказать это именно так.
Запрокинуть голову, подержать глаза под веками, потом открыть, не мигая, смотреть на него снизу вверх, не добавляя во взгляд ничего, кроме требовательного льда.

Отредактировано whore (2019-04-12 01:41:04)